Мать и жена Михаила Ходорковского стараются жить сегодняшним днем. Особенно если это день свидания.
Лучший подарок к Женскому дню 8 марта Инна Валентиновна и Марина Филипповна Ходорковские получили, как ни странно, от администрации колонии ИК 14/10 города Краснокаменск. С опозданием на месяц им дали разрешение на свидание с Михаилом Борисовичем.
Что такое – жить годами без мужа или сына, который жив, в целом здоров, и даже не эмигрировал, знают миллионы (!) российских женщин. Население современного российского ГУЛАГа составляет, по официальным данным, около 640 тысяч человек. Еще 250 тысяч ждут суда в следственных изоляторах или сидят в тюрьмах. Добавим сюда традиционно неучтенных «сидельцев» в различных горячих точках, а также тех, кто загремел в «ментовку» за мелкие административные нарушения или до выяснения личности. Получим около миллиона человек, преимущественно мужчин. Практически у каждого из них есть подруга, жена, сестра, мать или бабушка. Именно на их плечи ложится основная тяжесть задачи по обеспечению З/К всем необходимым для выживания. Они обивают пороги множества ведомств, которые специализируются на аресте и заключении под стражу людей; терпеливо простаивают очереди у окошек следственных изоляторов; не сгибаются перед хамством безымянных представителей закона; трепещут и надеются в равнодушных судебных коридорах; и, наконец, бесстрашно отправляются в путь «на зону», чтобы урвать по нескольку положенных в год часов общения с любимыми…
«А так бы никогда и не узнала, что есть такой город – Краснокаменск», - вздыхает семидесятилетняя Марина Филипповна, выбираясь на платформу станции. Яркое, несмотря на 7 часов утра, солнце освещает серо-коричневые сопки и уходящие за горизонт заснеженной степи рельсы. Следом из поезда спускается Инна, одной рукой опускает черные очки на огромные неулыбчивые карие глаза. Они только что проехали на этом поезде 15 часов из Читы. До Читы с посадкой летели 7 с лишним часов из Москвы. Следом из поезда спускаются мужчины с тюками, в которых запаковано 20 кг разрешенных к передаче продуктов.
«Что в тюках-то, Инна Валентиновна?» - спрашивают журналисты. « В основном, овощи», - говорит она озабоченно. – «В колонии сами понимаете, какое питание. Овощей он там не видит совсем…Но он не жалуется.» - быстро добавляет она. Еще в тюках крупа, что-то из одежды, несколько книг, последние газеты и журналы. Ходорковский пытается утолить информационный голод, поскольку прессу передают ему в лучшем случае пару раз в месяц.
Свидание должно продлиться трое суток – с 28 февраля до 3 марта. 28 утром жена и мать Ходорковского, пройдя через личный досмотр, остались ждать Михаила Борисовича в административном здании на территории колонии. Здесь проходят свидания заключенных с родственниками. Вечером 28 февраля Марина Филипповна покинет территорию зоны, а Инна останется там до утра 3 марта.
Накануне вечером Инна и Марина Филипповна готовят еду, которую понесут с собой на зону. Из всего того, что они принесут, с собой на зону Ходорковский сможет забрать лишь 2 кг продуктов. Разрешенные к передаче раз в два месяца 20 кг он получил в январе. «Можно оставить продукты как гуманитарную помощь заключенным колонии, или хотя бы «на нужды персонала»»? – спрашиваем мы Марину Филипповну. «Да что вы», - машет рукой она. – «Все, что принесли, кроме этих двух килограмм, которые Миша сможет забрать с собой, мы обязаны будем забрать с собой». «Неужели колония ни в чем не нуждается?» - изумляются западные журналисты, все еще находящиеся под впечатлением убогого внешнего вида «режимного объекта». «Ни в чем. И вся гуманитарная помощь, которую люди стали присылать в ИК-14/10 после того, как сюда этапировали Ходорковского, высылается нераспакованной обратно.
Во вторник, проведя с сыном чуть более четырех часов, Марина Филипповна в сопровождении местного адвоката Натальи Тереховой выходит из колонии. У нее красные глаза, она вытирает слезы. Однако она быстро берет себя в руки, и ее слез мы больше не увидим до конца поездки.
М.Ф. Ходорковская «Держись. Раз пошел по этому пути - продолжай, не сдавайся».
- Марина Филипповна, чувствуете ли Вы себя более счастливой матерью, после того, как увиделись с сыном?
-И да и нет. Да, потому что не видела его толком два с половиной года и только сейчас, наконец, смогла его обнять. Ведь свидания в СИЗО (Матросская тишина) – это не то. Видишь сына только через стекло, разговор – по телефону. А нет, потому что очень тяжело выходить оттуда, оставляя его там…
-Как он выглядит?
-Он похудел, конечно, сильно за весь этот период, как сидит. Но выглядит сейчас лучше, чем в СИЗО. Тогда очень землистого цвета было у него лицо. Ведь никакого свежего воздуха там не было. Сейчас, все-таки солнце, так что цвет лица получше. Он может гулять, да и на работу, в цех, их по улице ведут. В целом, нормально выглядит, хотя сильно поседел.
-Как он там себя ощущает, что его заботит, какие сложности?
-Он принял эту жизнь и в ней живет. Не сидит, как мог бы, глядя в окно, ожидая, что вот-вот его выпустят. Он пытается сделать то, что он может в этой жизни, например, он пишет. Пытался отправить статьи на волю, но не разрешают. Основное, что его там мучает, что для него созданы специальные строгие условия, условия неадекватные режиму этой колонии.
-Это что – больше наблюдения? Больше контроля?
-Да, это постоянный контроль, постоянное наблюдение. Желание найти то, к чему можно придраться. Причем придраться именно к вещам, которые всем остальным разрешены и не противоречат уставу или правилам колонии. И, конечно, то, что ему не дают издавать свои статьи.
-А он говорил, о чем он сейчас пишет? Кто-то говорил, что он размышлял по поводу федерализма.
-Да, он пишет и о современных угрозах для целостности страны, о национальном вопросе в России. Велел мне прочитать две книги. Обе написал Александр Мень. Я запомнила названия. Одна называется «Магизм и единобожие». Другая – «История религий».
-Получает ли он письма?
-Да, писем приходит очень много. По словам Натальи Тереховой, до 800 в месяц.
-А кто ему пишет?
-Самые разные люди. И мы, и его друзья, даже учительницы из школы, и совершенно незнакомые люди. Кстати, за эти четыре месяца я не получила от него ни одного письма: ни я, ни его старший сын, ни многие другие знакомые, которые ему пишут. А он отсылает ответы всем нам. Его школьная учительница истории даже обижается – что же Миша не отвечает? Еще я хотела спросить, получил ли он мое письмо с разбором его Левого поворота-2. Но что-то вылетело из головы.
-А что вы ему понесли в этот раз?
-Сегодня принесли ему приемник. Но его оставили у дежурной. Пока выясняют, разрешат или нет ему передать. Еще принесли машинку для стрижки волос. И дежурная меня спросила – это только для него или для всех. Я сказала, что конечно для всех. Не будет же он его под подушкой радио слушать один. Да и машинку для всех. Пусть лежит там у них в бане, где они там все могут ею пользоваться.
-А что из еды Вы ему готовили?
-Мясные котлеты, сырники, рыбные котлеты. Он попросил, чтобы в следующий раз мы привезли ему вяленое мясо. В Сибири очень хорошо его готовят, а там у него остались еще друзья. С наслаждением ел морковку, капусту. Очень любит овощи. И кофе пил с наслаждением. А ведь у нас такая авария приключилась сегодня – мы случайно не ту сумку поставили на балкон, а там была картошка и морковка, которую мы привезли из Москвы. А тут же холодно ночами (-26), вот все и померзло. Пришлось утром срочно бежать в магазин, слава богу, удалось все купить.
-А что произошло с помидорами? Вы их так берегли всю дорогу.
-Ну, помялись немножко. Не такие твердые уже. Но все в порядке, доехали. Еще принесли мороженое ему. Он просил очень.
-А книги удалось или газеты принести ему?
-Нет, и то и другое он имеет право получать по подписке через библиотеку.
-А одежду ему принесли?
-Да, шапку принесли. Рукавицы. Шапку попросил другую – поглубже. А то на ушанке не разрешают опускать уши. По уставу не положено.
-А как вам понравилось то место, где проходит свидание.
-Очень понравилось. У нас был, можно сказать, двухкомнатный номер, хотя и маленький. В одной комнате кресла и столик приличные. Другая комната – там большая двуспальная кровать, гардероб, в нем постельное белье и одеяло. Комната выходит в общий коридор. В конце коридора – общая кухня, два туалета, два душа. Есть горячая и холодная вода. Но видно, что ремонт еще не успели закончить – потому что туалеты работают, а душ – еще нет. Дали нам использовать электрический чайник. Забавно, что розетки-то поставили новые, европейские, а чайник еще старый. Поэтому как мы воткнули его в розетку, сразу устроили короткое замыкание. Пришлось звать электрика, чинить.
-Было ощущение, что везде там камеры установлены?
-Конечно, никакой уверенности в этом нет, но ощущение такое было. Проверить, конечно, никто не сможет.
-Какое у вас впечатление – как к нему относится персонал колонии?
-Все действуют сугубо по закону. Но по закону, придуманному для него. И хотя они все время говорят, что он равный среди равных, но остальные оказались равнее, чем он.
-Нашел ли он кого-то, с кем мог бы общаться в колонии?
-Нет. Никого не нашел. С тех пор, как отца Сергея, священника, с которым вроде наладилось общение, перевели в поселок Красный Чекой, в тайгу на границе с Бурятией, разговаривать, кроме адвокатов, Мише не с кем.
-А что вы сказали ему при встрече? Что при прощании?
-При встрече не смогу вспомнить, не знаю. Слишком много было чувств. А при прощании сказала – Держись. Раз пошел по этому пути – так продолжай, не сдавайся.
Инна Ходорковская: «Декабристкой себя не считаю. Наша история еще не написана».
Пока Марина Филипповна общалась с иностранными, московскими и читинскими журналистами, Инна Валентиновна оставалась в колонии. Она вышла оттуда в 10 часов утра в пятницу. Из тактичности большинство журналистов не ждали ее возле колонии – потому что руководство лагеря недвусмысленно пообещало устроить проблемы тому, из-за кого весь этот шум.
Уже в 2 часа дня в пятницу Инна Ходорковская дала небольшой брифинг журналистам в Краснокаменской гостинице «Центральная», где останавливалась во время своей поездки.
-Инна Валентиновна, что значит сейчас в России быть женой Михаила Ходорковского?
-Моя основная задача – это обеспечить ему сейчас, в этой ситуации, минимальный комфорт. Собирать передачи, еду, одежду.
-А как сейчас на улицах на Вас реагируют люди – показывают пальцем?
-Пальцем не показывают. Но, конечно, узнают. Но агрессии никакой нет. Это на улице. А вне улицы – вокруг нас вакуум.
-А как у детей в школе?
- Вокруг дочери в школе очень стабильная обстановка. И есть такое ощущение – спина к спине. Ее защитят, не дадут на растерзание. Она чувствует эту поддержку и со стороны одноклассников, и со стороны преподавательского коллектива.
-Есть ли что-то, о чем бы вы хотели попросить российские власти в отношении условий содержания?
-Есть законы. И то, что ему отказывают в какой-то деятельности, которой он имеет полное законное право заниматься – это неправильно. Поэтому я бы просто попросила российские власти соблюдать существующие законы.
-Как Вам кажется, адаптировался ли уже Ходорковский к этой колонии? Не перестанете ли вы оспаривать его этапирование сюда, в Читинскую область.
-Да, на мой личный взгляд, он уже привык. Поэтому, мне кажется, таскать его из колонии в колонию было бы только дополнительной пыткой – ведь он там всего четыре месяца. Но это именно мой личный взгляд, взгляд жены. По закону он должен был быть в другом месте. И адвокаты будут продолжать бороться за правосудие в этом вопросе.
-Инна Валентиновна, а во время этого трехдневного свидания сохранилось ли у Вас ощущение, о котором Вы говорили в прошлый раз, что вы жили в реалити-шоу? Или в этот раз уже проще, может, привычка возникла?
-Ведь к реалити-шоу тоже можно привыкнуть. Некоторые вещи просто перестаешь регистрировать в сознании.
-А что, на самом деле сделали ремонт в этом административном здании, где вы встречались?
-Да, сделали. Причем ремонт закончили еще 11 февраля. Мы – далеко не первые, кому дали свидание. Ремонт хороший – свежие обои, рамы подновили оконные, занавески на окнах, мебель хорошая.
-Все комнаты отремонтировали, или только ту, где вы встречались?
-Все. Мы когда в гости ходили к другим ребятам (заключенным) там, я посмотрела – везде и обои, и мебель новая. Лучше стало гораздо, чем было в прошлый раз.
-Удалось ли Вам передать мужу фотографии или письма детей?
-Фотографии – да. Письма нет. Сказали – только обычным путем, по почте.
-Михаил Борисович не говорил, как складываются его отношения с другими заключенными?
-Отношения ровные. Большинство заключенных годится ему в дети – им по 18-20 лет. Это он так сказал. Поэтому они его, как старшего, уважают. Даже, чуть ли не единственного из всех называют по имени-отчеству.
-Не боится ли Михаил Борисович, что из-за вынужденного интеллектуального бездействия в колонии его ум потеряет остроту?
-Страха такого нет. Есть желание полноценного диалога с обществом, с себе подобными. Для него большая проблема, что не с кем общаться.
-А в тюрьме еще не придумали, как с большей пользой использовать его огромный интеллектуальный потенциал, где-то в другом месте – не в швейном цеху?
-Нет, пока ни научной, ни учебной деятельностью ему заниматься не позволяют.
-Есть ли что-то, что бы он особенно хотел сделать после освобождения?
-Он хотел бы посвятить себя просвещению, образовательным программам, учебной деятельности. Но это на данный момент.
-А говорил ли он, куда бы он хотел сходить после выхода отсюда, чисто по-человечески?
-Нет, не говорил. Я даже напоминаю ему некоторые места, а он их не помнит. Нет такого, что он говорит, я б прогулялся там или здесь. Мы вообще не планируем ничего на будущее. Сначала он должен выйти, наступят совсем другие времена. А вот уже потом мы сядем вместе и будем планировать. Сначала свобода.
-Планируете ли вы взять с собой старшую дочку в следующий раз?
-Я пока не думала о поездке Насти. Но деда, Борис Моисеевича, обязательно попытаемся сюда привезти на следующее свидание. Для него самое тяжелое – это ждать нас в Москве и мучаться, волноваться, как мы здесь. Хотя и ехать на поезде 106 часов (на самолете ему нельзя летать по здоровью), тоже очень тяжело.
-Недавно вышла статья про Вас под заголовком: «Я готова переехать к мужу». Вы, правда, готовы?
-Сейчас это не имеет смысла. Я обязательно перееду, если Михаила переведут в колонию-поселение, это более легкий режим по сравнению с тем, что сейчас. И там мы сможем чаще видеться.
-Сравниваете ли Вы себя с женой декабриста?
-Нет, я ни с кем себя не сравниваю. Я живу в этой жизни. А история наша еще не написана. Все сравнения можно будет делать только после того, как все это, наконец, закончится.
